Изгнание в вечность

(О письмах Набокова к трем известным русским историкам: М.И.Ростовцеву, Г.В.Вернадскому и М.М.Карповичу)

Одно из первых писем о возможности переезда из фашистской Германии в США Набоков направил 24 мая 1936 г. М.М.Карповичу — профессору русской истории Гарвардского университета, с которым встречался в Праге и Берлине. В апреле 1917 г. Карпович стал секретарем Б.А.Бахметьева — посла временного правительства России в США, был тесно связан с кадетской партией, в деятельности которой видную роль играл отец писателя В.Д.Набоков.   [На снимке. М.М.Карпович.]

     "Я живу много лет в Германии. Последние годы ни я, ни моя жена ничего здесь заработать не можем. Мои надежды, что литературный труд даст мне и семье возможность существовать, не оправдались, несмотря на все мои старания и на то, что некоторые мои вещи переведены на другие языки. Между тем мое материальное положение таково, что требует от меня принятия коренных мер для его исправления. Мне необходимо найти какой-то выход — у меня двухлетний сын, старая мать, которой мне нужно помочь. Я придумал следующее: мне давно хотелось заниматься преподаванием русской литературы. Как Вы считаете — есть ли надежда для меня получить место лектора при каком-нибудь университете в Соединенных Штатах, а главное: моя просьба заключается в том, не можете ли мне оказать содействие в нахождении такого места?
      ...Не боюсь жизни в американской глуши — согласился бы работать в самом провинциальном университете. Мог бы в придачу к основному курсу русскому вести еще побочный по французской литературе.
      Простите, что утруждаю Вас просьбой, но поверьте, это крайняя необходимость — всю серьезность которой мне трудно Вам передать — толкает меня на это.
      Я был бы Вам чрезвычайно благодарен, если бы Вы могли мне оказать содействие, а также, если бы могли мне посоветовать, к кому еще обратиться и что предпринять".

Возможно, что именно Карпович посоветовал Набокову обратиться к своему близкому другу и соавтору, профессору Йельского университета Георгию Владимировичу Вернадскому, а тот, зная о добрых отношениях отца писателя с выдающимся русским историком М.И.Ростовцевым, назвал его имя — имя своего учителя и коллеги по Йельскому университету, который сам ему помог перебраться в США в 1927 г.   [На снимке. Г.В.Вернадский.]

Письма Набокова к трем известным русским историкам: М.И.Ростовцеву, Г.В.Вернадскому и М.М.Карповичу, — которые хранятся в архивах США, во многом дополняют имеющиеся сведения о жизни писателя в конце 30-х — начале 40-х, историю его переезда в Новый Свет.

В фонде Вернадского находится первое по времени письмо Набокова к Ростовцеву (послано из Берлина 9 декабря 1936 г.):

     "Многоуважаемый Михаил Иванович!
      Боюсь, что Вы меня забыли и что Вам странным покажется мое письмо. Но если еще немножко меня помните, то, может быть, простите, что обращаюсь к Вам по делу, имеющему для меня чрезвычайное значение.
      Обстоятельства мои сложились так, что мне приходится искать работу во что бы то ни стало. Литературные мои заработки ничтожны, на них невозможно прожить и одному, а у меня жена и ребенок, не говоря об ужасном материальном положении моей матери, да и всей семьи. Ни на какие побочные заработки, которые случались раньше, я сейчас рассчитывать не могу. Словом, не буду распространяться: положение мое отчаянное. Поверьте, что только действительная необходимость толкает меня Вас беспокоить.
      Я давно мечтаю получить место лектора по русской литературе и языку в каком-либо английском или американском университете... Надеюсь, что Вы поймете мое положение и не откажетесь помочь мне устроиться".

Вскоре Набоков отправился с лекциями в Брюссель, Лондон и Париж. И хотя в Париже с Ростовцевым Набоков не встретился, ученый в письме к Вернадскому из Парижа 17 июня 1937 г. замечал, что Набоков — "наиболее подходящий кандидат", что "он свободно пишет и говорит по-английски, кончил Кембриджский университет, крупный и глубокий писатель, пишущий на английском так хорошо, как по-русски".

Осенью 1939 г., казалось бы, появилась и вполне реальная возможность для Набокова найти работу в США. Профессор славистики Стэнфордского университета Генри Ленц (1886-1945) обратился к жившему тогда в Париже писателю М.А.Алданову (1889-1957) с предложением прочитать в Стэнфорде курс по русской литературе летом 1940 или 1941 г.

В это время Алданов еще не думал о переезде в США (туда он отправился позднее, в январе 1942 г.) и посоветовал Ленцу написать Набокову. Набоков с радостью воспринял это предложение и начал готовиться к лекциям, которые предполагал читать в США.

Для получения визы нужно было заручиться поручительством американских граждан, и Набоков обратился за помощью к Карповичу, к известному социологу П.А.Сорокину (знавшему его отца и близкому другу Ростовцева) и А.Л.Толстой (1884-1977) — председателю созданного в Нью-Йорке Толстовского фонда.

Однако получение визы для писателя и его семьи задерживалось. Только в апреле 1940 г. Набокову удалось получить паспорта с визами.

В середине мая, когда немцы уже вступили во Францию, на специально зафрахтованном для беженцев судне "Сhamplain" Набоков с семьей отплыл в Америку. 28 мая судно причалило в нью-йоркском порту. Так начался новый этап жизни писателя. В июне 1940 г. он отправил письмо Ростовцеву:

     "Дорогой Михаил Иванович!
      Чудо случилось: мне с женой и сыном удалось повторить подвиг Колумба. Один из людей, которых мне больше всего хочется здесь повидать, это — Вы. Бываете ли Вы в Нью-Йорке? Где, как и когда могу надеяться Вас увидеть? В прошлом году я чуть было не получил лекторат в Leeds, главным образом благодаря Вашей рекомендации. В последнюю минуту университет решил вообще не продолжать русской кафедры, а так как во мне было всегда сильно чувство судьбы, то теперь не жалею об этом, как не жалел тогда. Сюда я приплыл, однако, с упорной мечтой применить мои знания — я даже написал цикл лекций по русской литературе, но нужно еще сочинить аудиторию. Как Вы думаете, может быть теперь, когда нахожусь в Америке, есть у меня шансы получить такое место при каком-нибудь университете?
      Я знаю, с какой добротой Вы отзываетесь обо мне при случае и вот хочу Вас просить поднажать, если есть малейшая такая возможность. Я тут всего две недели, и до сих пор не предвидится какая-либо работа, а между тем... Ну, Вы сами понимаете какое мое с семьей положение. Буду Вам страшно благодарен за ответ и совет. Крепко жму Вашу руку. Ваш В.Набоков".

Наступила осень1940 г. — первая набоковская осень в Америке, но постоянной работы так и не было. Материальное положение писателя оставалось тяжелым.

В письмах к Ростовцеву, Вернадскому и Карповичу Набоков рассказывает о своих занятиях литературой и энтомологией и обращается с сугубо личными просьбами о помощи.

Благодаря усилиям Карповича в конце ноября 1940 г. Стэнфордский университет предложил Набокову курс лекций на лето 1941 г. Но это опять была лишь временная работа, и то на следующее лето.

Набоков вел серьезную подготовку к преподаванию в Стэнфорде, занимался переводами русской поэзии и прозы. В мае 1941 г. ему предложили годовую работу в Уэлсли. Набоков с готовностью принял это предложение и после окончания чтения лекций в Стэнфорде там поселился (с середины июня 1941 г.). В письмах Карповичу писатель описывал свою жизнь в Пало-Альто.

16 декабря 1941 г. датируется последнее по времени письмо Набокова к Ростовцеву из тех, что хранятся в Фонде Ростовцева в Дьюкском университете. Отправлено оно из Уэлсли. Вот строки из этого письма:

     "Дорогой Михаил Иванович!
      Я просил моего издателя послать Вам мою новую книгу (речь идет об изданной по-английски книге "Действительная жизнь Себастьяна Найта". — Авт.) и надеюсь, что Вы ее получили. Я сейчас живу в Уэллсли, где получил на год замечательную должность: полдюжины публичных лекций, с дюжину классных, а остальное время представляется мне для собственных писаний. Жалованье 3.000 долларов...
      Но вот в чем загвоздка. Мое назначение сюда рассматривается как специально для меня созданная должность... Другими словами, это только на один год, и я начинаю сильно беспокоиться о том, что буду делать с октября 1942 г., когда мое уэльзлейское благополучие кончится. Рассчитывать на литературные заработки при нынешнем положении страны рискованно.
      Мне все мечтается получить постоянную лекторскую должность при каком-нибудь университете. Я не стремлюсь именно преподавать русскую литературу, ибо могу также читать курс по любым вопросам литературного творчества, novel, short story, drama и т.д., как делал в Стэнфорде и как делаю в Уэллсли. Разумеется, я не рассчитываю на такие эпикурейские условия в смысле числа лекций, как здесь.
      Думаете ли Вы, Михаил Иванович, что есть для меня какие-нибудь возможности в Йеле? В свое время Вы мне писали, что такие могут появиться. Зная Ваше доброе расположение ко мне, я уверен, что Вы не посетуете на мое обращение к Вам..."

Неизвестно, что ответил Ростовцев Набокову, об этом может, очевидно, поведать лишь семейный архив писателя, но постоянной работы в Йельском университете он так и не нашел. В мае 1942 г., когда он посетил Йель и ему предложили пост преподавателя русского языка, и то лишь на летнее время, Набоков от этого предложения отказался.

В 1940-е годы продолжалась переписка с Карповичем. В письме Карповича, отправленном 18 октября 1943 г. речь идет о рукописи книги о Гоголе, над которой работал писатель. Историк, как старший друг, взял на себя смелость высказать писателю свои замечания:

     "Дорогой Владимир Владимирович,
      Наконец, посылаю Вам свои замечания на Вашего Гоголя. Как видите, они сводятся к тому, что я советую изъять ряд эксцентричностей — своего рода литературных выходок. Пожалуйста, не поймите меня превратно. Я не руковожусь в данном случае академизмом. Во-первых, он мне вообще чужд, во-вторых, даже если все это выпустить, академического характера Ваша книга все равно не приобретет. Мне просто кажется, что все эти места излишни и портят книгу. Во-первых, они не относятся к делу и зря отвлекают внимание от того, что существенно. Во-вторых, они способны восстановить против Вашей книги даже и расположенных к Вам читателей. Сужу по себе. Должен признаться откровенно, что при чтении мне все эти вещи мешали и даже раздражали. В самом деле, почему Вы должны сводить свои личные счеты (сие, конечно, надо понимать духовно) с Фаустом, немцами, американской рекламой и т.п. за счет Гоголя и читателей? Между тем было бы жалко, если бы из-за этого естественного раздражения читатели (из желательной категории) не вняли тому замечательному, что Вы говорите о Гоголе. Наконец, пожалуйста, не обижайтесь, должен сказать, что мне показалось, что в данном случае эти трюки Вам не удались. Мне, по крайней мере, не было смешно, и я не готов был сказать, как королева Виктория "We are not amused" ("Мы не удивлены". — Авт.).
      Если бы я чувствовал себя Тургеневым, пишущим предсмертное письмо Толстому, то я кончил бы это свое послание патетическим призывом к Вам последовать моему совету и спасти Вашу прекрасную книгу от ненужных нареканий. Но поверьте, пожалуйста, и без такого призыва, что я действительно принимаю судьбу Вашей книги очень близко к сердцу".

ГРИГОРИЙ БОНГАРД-ЛЕВИН

Москва

©   "Русская мысль", Париж,
N 4296, 09 декабря 1999 г.

ПЕРЕЙТИ НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ СЕРВЕРА »»:
          [ с 30.12.99:   ]